Продолжаем публикацию воспоминаний о жизни актюбинцев в 1970-80 годах. Судя по отзывам читателей, они оказались интересны актюбинцам. Редакция рекомендует эту публикацию тем, кто помнит ещё советский Актюбинск, кто ходил в то время в наши кинотеатры, клубы и кружки. Быть может, вы узнаете этих людей, вспомните эти места, почувствуете эти запахи и на время вернётесь в детство или юность. Начало было опубликовано в «Диапазоне» №25 от 22 июня 2017 года.

Побродив по боковым ложам и разглядев то, что я не видел с балконов, я шел к сцене. По стенкам балконов, вкруговую, шла лепнина с узорами времен 30-х годов Советского Союза, переплетенные лентой пшеничные колосья, гербы с серпом и молотом и т.д.

« На опорных колоннах мрачно темнели светильники из бронзы, выполненные в виде лилий в обрамлении листьев. Но когда в зале включали полный свет, когда загоралась центральная массивная люстра и две вспомогательные, когда светильники вспыхивали во всех углах театра – картина потрясала меня своей праздничностью и величием.

Перед подмостками сцены, как и положено всем театральным сооружениям подобного типа, была оркестровая яма. Я залезал туда и, спотыкаясь о пюпитры, стойки, стулья и кучу непонятных мне приспособлений, полуходил, полуползал по этой яме, чтобы найти хоть один инструмент, на котором можно было поиграть, подудеть, по­бренчать, постучать, но, увы, исполнители всегда все уносили с собой, приводя меня в уныние. Тут ничем особым не пахло, только пыль, дощатый пол и бордовая бархатная драпировка, но это было частью сказки.

А вот на сцене было на что поглядеть. Огромные портьеры цвета красного вина уходили в темные заоблачные дали и где-то в самой выси крепились на штанги и тросы, благодаря которым они и ездили туда-сюда. По бокам каждой стороны были лебедки, но сколько я ни пытался их покрутить, чтобы закрыть занавес, у меня ничего не получалось. Ребеночий мозг был не в состоянии осилить тот факт, что их надо было снимать со стопорных зажимов.

На заднем фоне белел киноэкран, который при ближайшем рассмотрении был похож на белую сетчатую толстую плотную пленку, усеянную миллиардом мелких дырочек. От чего он при необходимости становился полупрозрачным. Но запах от него стоял убийственный. Химикат, да и только. За экраном висели какие-то сетки, сети, тросы, свисали какие-то балки, штанги, рулоны каких-то непонятных ковров (как мне тогда казалось). В общем, дальше было царствие художников-декораторов. Тут пахло краской, лаком, клеем, и вообще все очень напоминало запах мебельного магазина по ул. Ломоносова. При выходе со сцены, со стороны декораций, через коридор я подходил к другой любимой двери – к входу на лестницу, что вела в подвал. Вот подвал был просто кладезем ароматов. Там всегда было прохладно и там всегда был столяр-краснодеревщик дядя Саша. Тут все время что-то строгалось, пилилось, сверлилось, клеилось, красилось и вообще – рождалось. Тут же было помещение художника, который перед каждой премьерой рисовал огромные плакаты с названием фильмом и расписанием. Старые, уже использованные плакаты стояли загрунтованные бело-серой краской и ждали своего часа. Такого изобилия инструментов не было больше нигде. Начиная от стамески и сверлильного станка и заканчивая валиками, щетками и кисточками различных форм и назначений. Тут были и банки с олифой, и с растворителями, и с красками, и с клеями. Тут пахло и керосином, и свежей душистой сосной, и какими-то смолами, и жженым деревом, и каленым железом, и дымом, и картоном, и известкой, и олифой.., и чем тут только ни пахло. Все запахи производственного мира! Тут же, в подвале, стояли детские машинки на педальном ходу и такие же педальные лошадки, которые летом выносились в парк, где за умеренную плату каждый желающий «киндер» мог на них прокатиться. Дядя Саша, от которого всегда потягивало портвейном, изредка дозволял мне на них посидеть и почувствовать себя то великим автогонщиком, то Морисом Джеральдом. Кудесник дядя Саша всегда был занят, но именно у него в подвале, из его соснового бруска и при помощи его инструментов, опять же и не без его руководства, я вырезал свой первый меч. И потом, довооружившись крышкой от мусорного бака в качестве щита, нападал из раскидистых кустов у кафе «Летнее», что за ДКЖ, на «подлых персов» из соседнего двора. Сам я, конечно, был царем Леонидом, в составе «трехсот спартанцев», о чем говорила корявая буква «Л», намазюканная в том же подвале.

Потом я покидал «город мастеров» и, выйдя на второй этаж, шел к дяде Боре. Электрика клуба, Бориса Кукурку знала и знает вся железнодорожная общественность привокзальной площади и парка железнодорожников. Все знали Борю, и Боря знал всех. Он не любил, когда совали нос в его электротехнические дела. И правильно делал: не влезай – убьет! Но так как с моим папой они были в дружеских отношениях, и он даже какое-то время жил у нас дома, пока мы ездили на курорт в Манкент, мне нет-нет разрешалось поприсутствовать в его «рабочих апартаментах». Помимо разнообразных приборов, осциллографов, вольт-ом-амперметров, пультов, паяльников и «усилков», у нашего электрика всегда были две вещи, которые манили меня как кота валерианка. Это цветные лампочки и наиредчайшая цветная пленка, которую он использовал как цветофильтры для освещения мероприятий. Оранжевая, синяя, красная, голубая, зеленая, желтая и фиолетовая, плотная пленки, пахнущие чем-то резким, наподобие целлюлозы, стояли упакованные в рулоны и собирали пыль в углу его каморки. Боря создавал цвет, а значит, в моих глазах выглядел великим магистром-раскрасчиком! Запах тут стоял спертый, прокуренный, с небольшим перегарчиком, но дымящаяся канифоль тут, конечно, приятно и однозначно солировала. Как-то после длительного моего нытья Борис сжалился и подарил мне обрезки этой самой чудо-пленки. Сказать, что я был счастлив, – это сохранить безмолвие. Я ликовал, бегал и прыгал, пока не рухнул со ступенек и не ободрал коленки. Боря сжалился надо мною и чтобы хоть как-то провести анестезию, дал мне еще и фиолетовую лампочку. «Русик, только спокойно, ладно?» – сказал электрик, и мы распрощались.

А я похромал к маме, дальше по этажу, мимо кабинета завхоза клуба, Зинаиды Кузьминичны Мухиной. Бойкая, веселая, шумная, энергичная, сухенькая баба Зина только по возрасту и по статусу годилась в бабушки, а в реалиях это была крепкая и задорная женщина, которая полностью оправдывала свою звонкую фамилию. Военная молодость и послевоенные годы, связанные с репрессиями, наложили отпечаток на ее испещренное морщинами лицо, однако не лишили ее оптимизма, стойкости и любви. Она мне чем-то очень отдаленно напоминала героиню Татьяны Пельтцер из фильма «Приключения желтого чемоданчика». От Зинаиды Кузьминичны пахло жизнелюбием, духами, мылом и чистотой! И в ее кабинет я попадал крайне редко, так как баба Зина всегда была на территории и всегда все держала под контролем. Ничто не скрывалось от ее живых глаз и то, что в клубе железнодорожников и на прилегающих к нему парковых территориях были чистота и порядок, то только благодаря этой активной женщине. И в этот раз мне не удалось попасть за дверь ее кабинета, чтобы пожаловаться на скользкие после мытья ступени, а также похвалиться своими новыми обретениями: цветными пленками и чудной фиолетовой лампочкой. Когда все дома и квартиры Советского Союза освещались однотипными «лампами Ильича», желтого теплого оттенка, сине-фиолетовая колба моей новой лампочки возносила меня до уровня обладателя короны Российской империи. За неделю до моего четырехлетия, в декабре 1971 года, в нашем ДКЖ как раз состоялась всесоюзная премьера фильма с громким названием «Корона Российской империи, или Снова неуловимые».

Рядом с кабинетом моей мамы был еще один, куда я попал, может быть, всего пару раз, так как хозяйка его была настолько задействована в жизни клуба, что без ее участия невозможно было себе и представить ни елки, ни народного театра, ни драматического кружка, ни праздника Дня железнодорожника в нашем парке, да и вообще ничего самого запоминающегося и интересного тех клубных времен. Эту молодую красивую женщину знали все! Ее знали железнодорожники всех клубов, всех отделений Западно-Казахстанской железной дороги, а это ни много ни мало Уральск, Гурьев (Атырау), Мангышлак (Актау), Кзыл-Орда и, соответственно, сам Актюбинск. Да и не только клубов. Она успевала везде и всюду! И выступить с напутственной речью в школе №469 (впоследствии №63), и организовать танцы народов мира на малой сцене клуба, и поучаствовать в организации хоровых выступлений различных коллективов уже на сцене театра, и подготовить программу новогоднего утренника, и приехать с концертом в пионерский лагерь «Дружба», и так далее, и так далее, и так далее... При этом она еще успевала воспитывать двух сыновей.

Тамара Петровна Выбыванец была любимицей всего коллектива ДКЖ. И в ответ она платила людям такой же любовью. Мне даже посчастливилось пару раз бывать у нее в гостях, благо жили они в соседнем доме, и она несколько раз приходила к нам, когда мы с мамой и папой еще жили вместе. Ее можно было увидеть и в работе филателистического кружка, и на шахматном турнире, и на соревнованиях по настольному хоккею, и на фортепианном концерте воспитанников клуба, и на танцах, и на спортивных мероприятиях, и на вечере классической музыки; она была везде, как солнце. И от нее веяло обаянием и любовью. Такой я ее и запомнил. Солнышком!

Там же, на втором этаже находилась костюмерная. Вот куда меня старались пускать как можно реже, даже в сопровождении, так это туда. Под любыми предлогами, любыми увещеваниями и угрозами мне запрещалось совать свой курносый нос в святая святых театрального быта ДКЖ. А там было на что посмотреть. Запах там, конечно, стоял нафталиново-затхловатый, ну на то и костюмерная, на то и театр: забота о реквизите – задача первой необходимости.

От каждого костюма здесь зависели роли целых творческих коллективов, начиная с актеров народного драматического театра и заканчивая танцорами из школьного кружка. А народу творческого было очень много.

Пока все они сидели по своим аудиториям, классам и кабинетам, на репетициях и готовили свои спектакли, программы, номера и выступления, их для меня вроде как и не существовало. Но когда они выходили на большую сцену или когда собирались на сцене малого зала или просто выступали в паркетном зале – вот тогда я понимал всю мощь и труд этих неравнодушных людей. Смысла я, конечно, по детскости нутра, особо не улавливал, однако масштаб многих постановок пробивал меня прямо в сердце, и я стоял с раскрытым ртом, слушал, видел, чувствовал... и принюхивался.

А в костюмерную я как-то все же проник. Просочился, пока кто-то забыл закрыть дверь. И пока меня не раскрыли, я успел походить между вешалками. А тут ну вся палитра. На любой вкус: здесь висел костюм суворовца, за который мне на новогоднем утреннике в школе подарили игрушечную удочку с магнитом для ловли пласт­массовых рыбин. Тут висели мужские костюмы, времен Александра III, пышные дамские платья с бархатными и атласными элементами; на отдельной вешалке разместились виды военных форм различных эпох Российской империи. Гусарские, расшитые золотом доломаны, суворовские шинели, сюртуки офицеров Первой мировой, шинели красноармейцев и гимнастерки Великой Отечественной, парадные кителя современных военнослужащих и даже кремово-белый выходной мундир морского офицера. На полках, под прозрачной пленкой разместились голов­ные уборы: онегинский цилиндр и егерский кивер времен Бородина, шлем русских витязей и меховой малахай, солдатская железная каска и буденовка, чапаевская папаха и летный шлем, офицерская фуражка и тюбетейка. Тут же стояли коробки с какими-то женскими шляпами, но меня они само собой не интересовали. Оно и понятно, тут ведь можно было найти и бутафорский двуручный меч, и вполне себе настоящую саблю, и кавказский кинжал, и спортивную рапиру, и деревянную палицу, и короткую кожаную плеть, и спортивное копье. В углу прислонились деревянные макеты ППШ и самое настоящее охотничье ружье, но без затвора. Поиграть всем этим мне, натурально, так и не удалось, но свой объем счастья я тут получил железно! После обнаружения меня, как вездесущего кота вывели на чистую воду и после коротких клятв, что я ничего не трогал и ничем не играл, амнистировали. Больше я туда не проникал, так как с тех пор замок был замкнут, но ходил поблизости кругами. Точно уже и не припомню, но где-то там, на этаже, располагался и небольшой швейный цех. И даже гримерные. Но как я ни старался туда проникнуть, ничего у меня не получалось. Хотя в засаде я сидел довольно усердно.

Продолжение следует