Продолжаем публикацию об истории нашего города 70-80-х годов прошлого века, об актюбинских мальчишках, увлечённых романтикой неба, их лидерах и учителях, показавших путь к осуществлению мечты.

Продолжение. Начало в «Д» №№39; 41; 42; 43

3. Несчастливый билет

История авиации – мой любимый предмет. В школе юных летчиков есть даже стародавний фильм, посвященный первопроходцам авиации, который Курбанов нам прокручивает на таком же стареньком кинопроекторе. В то же время мы понимаем, что как в тридцатые годы, так и в наши семидесятые в авиацию можно попасть только через комсомол. У нас ведь система власти однопартийная. И коммунистическая партия, как известно, – наш рулевой. Ну, а комсомол, безусловно, ее резерв. Стоит он за спиной партии и ждет, когда ему доверят порулить. В юности у меня были консервативные привычки. До пионерских лет носил октябрятскую звездочку. Потом и пионерский галстук в школе снял одним из последних. Уже одноклассницы начали надо мною посмеиваться: чего это ты, мол, все пионером ходишь? Из детства еще не вышел? Давно уже никто в классе красный галстук не носит! Да, действительно, наверное, пора уже снять. Хотя галстук для меня – не показатель возраста, а просто обязательный атрибут школьной формы одежды. Материальный достаток в моей семье был скромным. У меня – единственный костюм. Школьный. Но сколько себя помню, никогда не приходил в школу грязным или мятым. С галстуком-тряпкой. Как некоторые «отпетые» пионеры. И когда возраст стал подходить к четырнадцати годам, многие из нас стали подумывать о вступлении в комсомол. Нет, эти мысли не были данью воспитанию. А уж тем более, не могли быть продуктом коммунистической пропаганды. Для нас это был некий порог взрослости, самостоятельности. К чему подспудно стремились все. Или почти все. Поэтому весной 1977 года, когда нам в средней школе объявили, что лучшие из нас могут написать заявление о вступлении в ряды ВЛКСМ, я, если признаться, задумался. Ведь отношение педагогов ко мне по-прежнему не отличалось уважением. Все по той же причине – слабой успеваемости. А посему путь в комсомол мне был закрыт. Но, как оказалось, не в школе юных летчиков! Там как раз-таки оценили мою дисциплинированность и желание успешно осваивать профильные предметы. Поэтому без обиняков предложили написать такое же заявление. Старшекурсник Леша Филимонов взял нас, кандидатов в комсомольцы, под свою опеку. Объяснил, что обычно спрашивают в райкоме во время процедуры принятия. Снабдил пропагандистской литературой нужной тематики. Главным образом, об истории комсомола. И мы, трепеща перед новыми ощущениями, пришли в райком. Там организованно построились в две шеренги, оправили на себе форму и вот оно, началось! Каждому задали по два-три вопроса. Когда подошла моя очередь, то первый вопрос не застал меня врасплох. Я бойко охарактеризовал все награды комсомола. Зато второй ударил в самое больное место:

– Ну что ж, в школе юных летчиков ты, видимо, успеваешь. А как учишься в основной?

В четырнадцать лет люди еще не умеют врать. За некоторым исключением. Хотя цель, должно быть, оправдывает средства? Я стушевался:

– В первой четверти было… три тройки. Во второй тоже три. И в третьей…

Это, конечно, было преувеличением. Но, терзаясь сомнениями, могут ли в райкоме это проверить, решаюсь на отчаянный шаг. Ведь три тройки, по большому счету, не такой уж плохой показатель. Какие-то предметы нравятся в школе, а отдельные нет. Увы, результат превзошел мои ожидания:

– Тогда тебе еще рано в комсомол! У тебя нет прогресса в обучении: в начале учебного года было три тройки и к концу тоже три. Нет, ты еще не достоин звания комсомольца!

Это было сказано таким бездушным канцелярским тоном, что я морально был убит на месте. Не помню, как пришел домой, как обедал, чем занимался в этот день. Я был уничтожен без остатка, меня, как личности, просто не существовало. Все мои многочисленные увлечения были в этот день забыты. Но вот подходит время занятий в школе юных летчиков. С сожалением и тоской разглядываю свои голубые погоны, глажу пальцами золотистые эмблемы в виде воздушного винта и крыльев. И вдруг отчетливо осознаю, что больше не надену эту форму. Для меня все кончено…

Из состояния психического транса меня выводит телефонный звонок. В трубке звучит громовой бас Курбанова:

– Чугунов, почему до сих пор не на занятиях?!

– Я больше в школу не приду – меня не приняли в комсомол.

– Курсант Чугунов! Я даю вам пять минут: одна нога дома, а другая – уже в школе!

Таким голосом командуют полком. А уж впавшим в депрессию мальчишкой – легко и беспрекословно. Ровно через четыре минуты стою навытяжку перед начальником школы. Всего столько времени нужно маленькому человеку, морально убитому взрослыми комсомольскими чиновниками, чтобы одеться по форме и добежать до соседнего дома, где располагалась наша авиационная альма-матер.

– В чем дело, что случилось?

Сбивчиво, чуть не плача от горя, поясняю. Педагог не стал надо мною смеяться:

– Значит, так! Завтра в десять утра ты снова придешь на прием в райком комсомола.

– Но меня же узнают там!

– Ты зачет по уставам Советской армии в школе юных летчиков сдавал?

– Да…

– Так вот, дорогой мой, ты знаешь, что приказ начальника – закон для подчиненного. И еще. В армии приказы не обсуждаются, а выполняются. Еще вопросы есть?

– Но ведь там всех спрашивают об учебе! Опять прогонят. И больше уже никогда не примут!

– Глеб, слушай меня внимательно и запоминай! Скажешь дословно так: в первой четверти у тебя было три тройки, во второй – две, в третьей – одна. Сейчас же, в текущей четвертой, вообще не намечается троек. Ты понял меня, понял? Как по уставу нужно отвечать?

– Так точно!

Утром следующего дня по пути в райком я боялся еще больше. Меня ведь сейчас засмеют, поиздеваются надо мной, смешают с грязью. И выгонят с позором. Однако я шел, больше опасаясь гнева Курбанова. Ведь он не только в школе, но и на заводе моему отцу все расскажет. Отца я не боялся. Он никогда меня не бил, не унижал, не оскорблял. У меня был хороший папа. Он очень любил детей. Мне просто будет стыдно перед ним, если я не выполню приказа Курбанова.

В райкоме все выглядело также торжественно и строго. Только за столом приемной комиссии сидели… другие люди! Меня это приободрило. Вот вновь пришла моя очередь отвечать. И опять был задан тот самый шаблонный вопрос. Об учебе. Но на него у меня уже заготовлен ответ. Поэтому я ответил быстро, без запинки. Как на занятиях по воинским уставам. Лишь про четвертую четверть от волнения забыл. А забывать в таких случаях, оказывается, ничего нельзя:

– По какому же предмету у тебя осталась единственная тройка?!

Все члены приемной комиссии смотрели на меня с откровенным любопытством и, как мне показалось, с недоверием. Вот, катавасия. А вдруг возьмут и проверят?! Ведь сделать звонок из райкома в школу – проще пареной репы. В школе подобострастно расшаркаются и доложат о моих «успехах» подробнейшим образом. Но отступать нельзя. Ведь у меня приказ. Пауза затягивается, а я лихорадочно ищу достоверный ответ:

– По немецкому языку.

Лица присутствующих на этом собрании смягчились: я случайно попал в цель – у нас еще со времен Великой Отечественной войны к людям, недолюбливающим немецкий язык, относились лояльно – так исторически сложилось.

– Ну, понятно! Надо и эту исправлять.

– Обязательно исправлю!

Ну вот и все позади. Заиграл революционный бравурный марш и нам, оставшимся в зале после четких ответов на вопросы, объявили о том, что мы пополнили ряды Ленинского коммунистического союза молодежи.

На уроки с утра я шел в приподнятом настроении с красным значком на лацкане пиджака. Таких дней у меня было мало, когда я с удовольствием посещал школу. Однако в коридоре на меня вдруг с негодованием набросилась классный руководитель Валентина Ивановна:

– Чугунов, как ты посмел комсомольский значок нацепить?! У нас только отличников в комсомол принимают! А они еще только готовятся к вступлению!

– Так это у вас. А меня уже приняли!

Конечно, она не могла мне поверить. Разве можно верить такому оболтусу?

– Где это тебя могли принять?!

Отвечаю с достоинством, медленно, отделяя друг от друга каждое слово:

– В Актюбинской школе юных летчиков имени Виктора Ивановича Пацаева!

Она сбита с толку моей уверенностью. Ее накрашенные губы кривятся, что-то пытаясь произнести, она задыхается от возмущения. Я решил окончательно добить ее: не торопясь достаю из внутреннего кармана пиджака новенькую красную книжечку комсомольского билета и, раскрыв ее на первом развороте, подношу прямо к носу гневной классной дамы. Шесть орденов комсомола, большой красный номер 43992656, мое фото, печать и подпись секретаря Фрунзенского райкома ЛКСМ Ольги Мараховской не оставляют ей ни малейшего шанса оспорить мои права:

– А что, у вас там первичная комсомольская организация есть?

– Есть, представьте себе. И очень хорошая. Где мне помогли. А в вашу… я еще подумаю, записываться или нет!

Она задохнулась от избытка эмоций. И впервые, пожалуй, за весь учебный год не нашлась, что сказать в мой адрес. Мне стало легче бывать в школе. Я уже не был так психологически задавлен. Но, главное, окончательно поверил в то, что стану летчиком. В противовес всем «законам физики». И расхожим учительским суждениям о моей бесперспективности. Однако это было только первое серьезное испытание. Нет, не на зрелость, скорее, на прочность. На верность своей мечте. На способность преодолевать препятствия на тернистом пути к ней.

1979 год. Выпускники 9-го курса школы юных летчиков с сестрой космонавта Виктора Пацаева Галиной. Крайний слева в среднем ряду автор документальной повести и первый главный редактор «Диапазона» Глеб Чугунов.

В архиве директора школы Александра Курбанова сохранились и страницы из журнала курсантов. 1979 год, 9-й выпуск.