Трагедия казахского соловья

Едва ступив на оперную сцену, она стала самой титулованной артисткой Казахстана: звание народной артистки СССР и Сталинскую премию она получила, когда ей было всего 24 года. Это произошло после того, как Сталин, услышав на первой Декаде казахского искусства в Москве изумительное лирико-колоратурное сопрано Куляш БАЙСЕИТОВОЙ, назвал ее \"казахским соловьем\". Но простили ли ей ее самобытный талант и народную любовь те, кто выступал с ней на одной сцене? И была ли легендарная певица счастлива просто как женщина?

Ее преследовало проклятие

Карлыгаш Байсеитова, единственная из троих детей Куляш оставшаяся в живых, живет очень скромно – на пятом этаже старой панельки.

– Я ведь в отличие от родителей ничего особенного в жизни не добилась, – говорит она, словно извиняясь.

Куляш Байсеитова умерла летом 1957 года в Москве. Но несчастья в семье, по словам Карлыгаш Канабековны, начались раньше. Сначала неожиданно умерла младшая дочь: пятилетняя Каршыга отравилась в детском саду колбасой. Не успели просохнуть слезы от этой невосполнимой утраты, как посыпались новые беды.

– Их мама связывала с несчастным случаем, который произошел с Сауле – подругой моей старшей сестры Куралай, – вспоминает Карлыгаш Байсеитова. – Она на велосипеде сестры попала под машину… Никогда не забуду смертельно бледное лицо мамы, когда мать погибшей девочки, придя к нам домой, бросила ей в лицо: \"Будьте вы все прокляты\".

Вскоре между родителями начался разлад. Наш папа всем был хорош – старался своей талантливой жене обеспечить все условия для творчества, с ним, веселым и добродушным человеком, было всегда уютно рядом. Они с мамой все невзгоды, которые не касались их частной жизни, переносили легко. Однажды, когда его только что назначили директором оперного театра, отец пришел домой обескураженный. \"Представляешь, – рассказывал он маме тоном набедокурившего мальчишки, – я написал на заявлении технички: уволить артистку хора! Это ж надо! Что теперь будет?\". Мама, услышав эту историю, начала хохотать, он за ней.

Папу, конечно, сняли с директоров, и он снова стал обычным режиссером, но это, похоже, их с мамой нисколько не расстроило.

ЦК сохранил семью

Но у нашего неунывающего папы был один грех – загуливал временами. Однажды доброхоты донесли маме, что отец изменяет ей с молоденькой артисткой. Она собралась разводиться с ним, но ее удержали мои слезы. Да и \"наверху\" это не вызвало одобрения. Родителей вызвали в ЦК и сказали, что на них, Куляш и Канабека Байсеитовых, смотрит вся страна. Мама простила папу. А куда ей, с другой стороны, было деваться?

Она ведь была еще депутатом Верховного Совета. К нам домой шли ходоки со всей республики. И мама всем помогала. Выбивала места в детском саду, устраивала на работу, спасала от тюрьмы…

И когда она только все успевала? Утром – репетиции в театре, в обед забегала домой на два-три часа. Ей бы отдохнуть перед спектаклем, а у дверей ждали люди… Помню, однажды вечером к нам позвонили. Открываю – стоит измученная женщина с опухшими ногами. Мама, придя со спектакля, не отпустила ее. Напоила чаем, оставила ночевать, а наутро пошла вместе с бедолагой, которую выселяли из коммунальной квартиры, по инстанциям.

Зависть шла за ней по пятам

Но не всем по душе был ее успех. В 56-м году Куляш Байсеитова по личному приглашению Мао Цзэдуна должна была ехать с сольным концертом в Китай. Однако коллеги написали на нее кляузу в ЦК партии: зачем, дескать, отправлять за границу человека выпивающего и ведущего аморальный образ жизни?

– Когда маме дали почитать это письмо, ей стало плохо, – продолжает Карлыгаш Байсеитова. – \"Теперь мне остается только умереть\", – сказала она, вернувшись из ЦК.

– Что ты! Неужели не понимаешь – твой успех не дает завистникам покоя, – успокаивал ее отец.

И в самом деле, в те дни, когда пела мама, в театр было настоящее паломничество. Люди приезжали на спектакль из дальних аулов – кто на попутках, кто на лошадях, кто пешком. Народ встречал свою любимицу овациями. И надо было видеть, как мама выходила на сцену! Она была сказочно красива, сценический наряд на ней сверкал и переливался. Пусть это была всего лишь бижутерия, но выглядело со сцены, как драгоценные камни.

Мы сопровождали ее в театр обычно всей семьей, дома оставалась только бабушка. Спектакль начинался в семь тридцать, до театра пять минут ходьбы от нашего дома, но мы уже в пятом часу вечера выходили из дома. Я – по одну стороны от мамы, Куралай – по другую, папа и тетя Турсун, мамина племянница, – сзади. Когда мама заходила в свою гримерку, мы ее оставляли в покое – она входила в образ. К ней мог заходить только помощник режиссера, чтобы узнать, как она себя чувствует. Однажды, когда она должна была петь в опере \"Биржан и Сара\", маме стало плохо. Вызвали \"скорую\", врач сделал ей укол. Уже без пятнадцати минут восемь, без десяти… Шум нарастает, помреж бегает между залом и маминой гримерной, врач настаивает, чтобы она не выходила на сцену, мы тоже умоляем ее: \"Мамочка, отмени спектакль\". Но она, собрав все силы, вышла на сцену. Пока она пела, врач дежурил за кулисами.

Очень часто ей приходилось выходить на работу и вне театрального графика, потому что второй состав не набирал и половины зала. Помреж театра Абильмажин Сопаков в такие дни звонил маме: \"Кулеке, выручайте. Если не придете, коллектив не получит зарплату – сборов нет\". И наша бедная мама, так и не отдохнув от вчерашнего спектакля, вновь шла в театр.

Коллеги на нее злились и при каждом удобном случае наговаривали на нее. То злополучное письмо в ЦК – результат таких козней. В Китай ее тогда не пустили.

Праздник из дома ушел навсегда

В июне 1957 года Куляш поехала в командировку в Москву на Дни татарской культуры.

– Как рассказывают, мама после концерта осталась на банкет, – продолжает рассказ о судьбе матери Карлыгаш Байсеитова. – \"Кулеке, выпейте за наш успех\", – просили ее со всех сторон. Отказаться было трудно, и она выпила рюмку то ли коньяка, то ли водки. После этого у нее разболелась голова, и она, не дожидаясь конца застолья, вернулась в гостиницу. На другой день горничная нашла ее бездыханной в ванной. Врачи констатировали кровоизлияние в мозг...

Мы не знали об этом, когда к нам домой пришли Мухтар Ауэзов, Габит Мусрепов, Габиден Мустафин, Каныш Сатпаев... Мы с сестрой увидели их еще во дворе. Очень обрадовались: \"Наверно, мама приехала\". Ее приезд с гастролей обычно становился праздником и для нас, и для друзей семьи.

Но бабушка, увидев нежданных гостей, сразу заподозрила неладное: \"Что случилось?\". Все молчали, потом кто-то увел отца в другую комнату. Он вышел оттуда, что называется, без лица. Обнял меня: \"Кальке, мама умерла\"…

В тот день у нас, кажется, перебывала вся Алма-Ата. Вместе с нами горевало множество народу, но нанесли нашей семье в тот день и обиду: кто-то унес шкатулку с мамиными драгоценностями, где лежали и кольца с именными надписями от нее нам, дочерям.

Опустевшая жизнь

Смерть матери стала для нас катастрофой. Дом, где всегда было многолюдно, шумно, празднично, сразу опустел. Гостей не стало, отец через полгода женился на другой и ушел из дома. Когда я пыталась его упрекнуть: \"Выходит, слезы на маминых похоронах у тебя были ненастоящие? Ты ее уже забыл?\", отец виновато оправдывался: \"Ты же видишь, как ко мне относится бабушка\". А бабушка и в самом деле стала к нему очень холодна после того случая, когда отец с матерью чуть было не развелись.

Беспечная и очень обеспеченная жизнь для нас с сестрой разом закончилась. При жизни мама нас лелеяла и баловала. Оберегала от всего, не давала ничего делать по дому, на все гастроли, за исключением разве что правительственных мероприятий, мы ездили всей семьей – мама, папа, сестра и я.

И вот, оказавшись одни, мы оказались совершенно не приспособленными к быту, хотя сестре было 19 лет и она уже окончила музыкальное училище, а мне – 17. Доходило до смешного: не знали, как оплачивать коммунальные счета за квартиру, пойти в магазин или на рынок за продуктами становилось проблемой. Пока жива была бабушка, еще как-то могли содержать огромную четырехкомнатную квартиру. Когда ее не стало, продержались еще года четыре, а потом разменяли на две двухкомнатные. Попытки сделать там музей закончились ничем. Память о маме осталась только в фотографиях и стареньком трельяже, который я берегу как зеницу ока.

Жизнь и у меня, и у сестры сложилась, конечно же, не так, как хотела мама. Куралай полюбила русского парня, но папа не разрешил ей выйти за него замуж. Потом у нее все-таки появилась семья, но муж оставил ее. Она тяжело заболела и умерла совсем еще молодой – в 36 лет.

Я мечтала так же, как и мама, стать певицей. После ее смерти пришлось мечты о сцене оставить – я была слишком робкой, чтобы самостоятельно пробивать себе дорогу. Работала продавцом, потом поступила в ЖенПи, работала библиотекарем, в отделе кадров оперного театра… Мой первый брак, в котором родилась дочь Лейла, тоже был неудачным. Во втором браке с писателем Нуркенже Хасеновым у меня родился сын Зангар.

Передался ли мамин талант кому-то из потомков? Вся надежда на маленького Бахтияра – маминого правнука…

Караван